(рассказ-быль)
Курт Гейн
В середине 60-х годов прошлого века я преподавал в 10 классе историю СССР. Это был период «оттепели». Приутихли страсти о культе личности Сталина. В учебнике говорилось о необоснованных репрессиях в отношении некоторых народов: чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков...
О немцах и крымских татарах – ни слова.
При нашей школе был интернат, и в старших классах за одной партой с немцами сидели дети украинцев, русских и казахов из окрестных деревень и аулов. Готовился к уроку с тяжёлым сердцем. Недоумевал: почему в учебнике ни слова о немцах? Ведь уже официально указ об их депортации на восток признан ошибочным. Указы о реабилитации других народов были напечатаны во всех центральных газетах и переданы по радио, а указ, снявший огульные обвинения в пособничестве фашистам советских немцев, лишь в «Известиях Президиума Верховного Совета СССР», которые получали только местные Советы и там, не читая, подшивали их к многолетней груде макулатуры. Немецкую газету «Neues Leben» читали в основном только в семьях, где были пожилые люди, учившиеся ещё в немецкой автономии.
По радио об указе тоже ни единого слова не сказали. Значит, в глазах всех остальных народов Союза немцы репрессированы обоснованно – в злом умысле я «родную партию» заподозрить, конечно, не мог. Есть у неё какие-то недоступные нам, простым смертным, на сей счёт соображения.
Одним словом, решил я сказать на уроке не более того, что изложено в учебнике. Но не тут то было, не прошёл номер. Первым заёрзал Женя Меняйло, руку потянул. Рослый, красивый парень, остряк, велосипедист и лыжник, лучший артист школьного драмкружка. Почти идеальный комсомолец, если бы не учёба через пень-колоду, не прогулы да курение. Частенько заставали его в обнимку с девочкой в конце тёмного коридора. Дежурная докладывала директору, и парочку долго и нудно перевоспитывали в кабинете директора, донимая пошлой, в духе того времени, ханжеской и лицемерной демагогией.
- А чо, Курт Августович, немцев не реабилитировали? Они чо - в самом деле подземные аэродромы строили и продукты для фашистов заготовляли?
Ребята смотрели на меня с любопытством, а Женя с видимой ехидцей ждал, как будет изворачиваться и уходить от прямого ответа этот умник. Врать, может, и не будет, но и правды не скажет.
И я рассказал им всё, что знал и думал об этом. Надо быть полным идиотом, чтобы поверить в аэродромы, вырытые лопатами в голой степи. Рассказал, что среди защитников Брестской крепости было много немцев, что сержант Вячеслав Майер приносил ночами воду в казематы, где томились раненые и дети, женщины и старики. Он не перебежал к фашистам и в могиле N 1 захоронен. Что красноармейцы-немцы скрывали и меняли свои фамилии, чтобы остаться на фронте. Что среди моих соплеменников более десяти Героев Советского Союза, и ещё о многом другом.
Засел этот урок у меня в голове. Вспоминал удивлённые лица ребят, долго думал и решился: сел и написал письмо Суслову – советскому партийному и государственному деятелю, секретарю ЦК КПСС. «Так, мол, и так, уважаемый Михаил Андреевич, как мне быть в данном конкретном случае? Как объяснить детям других национальностей, которые сидят за одной партой с немцами, что родители их товарищей не были пособниками фашистов и Родину не предавали?» Отправил и стал ждать ответа. Здорово будет, если я прочту классу чёткий и ясный ответ выдающегося деятеля коммунистической партии. Время проходит – тишина. И я поверил слухам о том, что местное начальство задерживает письма, адресованные высшим властям, боясь разоблачения своих, не всегда праведных, деяний.
В июле на летней сессии в Омском пединституте, где я учился на заочном художественно-графическом факультете, вызывают меня после обеда в деканат. Прихожу. За столом, вместо декана, какой-то незнакомый мужик. Протягивает руку, указывает на стул. Представился... И тут ладони у меня вспотели – из органов! Влип! Вчера до поздней ночи «гудели» в общаге, отмечали успешную сдачу экзамена по пластанатомии. В гостях были «историки» и «литераторы». Пили бормотуху, пели «Клён ты мой опавший», травили анекдоты. Ясно – стукнули.
На лбу испарина выступила, и по спине потекло. Жарища! А этот в глухой тройке, галстук тугим узлом и хоть бы ему что – улыбается! Поинтересовался, как жизнь, работа, семья, учёба? Похвалил отца, как одного из лучших председателей края. Предложил сигарету. Уф! Отлегло. Но что ему от меня всё-таки надо?
Вдруг вопрос: советовался ли я с кем-нибудь, когда писал письмо товарищу Суслову? Нет, я сам. Правильно: не надо раздувать проблему, время сейчас сложное, кругом враги, могут воспользоваться. Михаил Андреевич работает по восемнадцать часов в сутки. Надо набраться терпения. Партия разберётся и найдёт верное решение, а писать не надо. В текущий момент у партии более неотложные дела. Я понятливый. Я усёк. Я обещал. «Вот и ладушки». Снова приветливая улыбка и рукопожатие.
Зашёл в «предбанник» туалета. Окно распахнуто, глубокий двор в тени. Сквознячок. Сел на подоконник и закурил крепчайшую кубинскую сигарету из чёрного табака без фильтра. Я единственный на курсе курил такие. «Стреляли» чужбинники у меня только раз. Затянутся и, как кулаком под дых: глаза на лоб лезут, кашель взахлёб, слёзы ручьём: «Ка-ак ты такое ку-уришь? Это же голый туберкулёз!» «С удовольствием, – говорю, – и «стрелки» второй раз не просят».
Вытравил кислый соломенный дух КГБ-ешной сигареты да поразмыслил на сквознячке о происшедшем. Ну что ж! Подождём, пока партия решит «более неотложные задачи». Даст Бог, и до нас очередь дойдёт. Всё-таки начало есть – некоторых «необоснованных» реабилитировали. Кто дожил. Ладно. Я не буревестник и не сокол. И факелом в общественных местах махать не буду – пожарники оштрафуют. Институт надо кончать, хозяйством обзаводиться, детей растить. Есть ещё книги, охота, грибочки-груздочки. Мало ли хороших (и не очень) дел в жизни.
Спустился в большую, наполненную солнцем аудиторию, где мои сокурсники худграфовцы, «уставя брады», писали мосластого старика цыгана, на большом кривом пенисе которого, прикрыв едва половину, туго сидит гульфик из кумача. Социалистический реализм!
Дед озорно поглядывал на женщин и, когда они поднимали глаза от мольберта, умильно лыбился, щеря тёмные зубы. Загорелая лысина обрамлена вихрем седых, жёстких кудрей, переходящих в окладистую пегую бороду. Широкими корявыми ладонями он косо, наподобие косовища, держит длинную палку.
- За что втык? – спросил земляк Лев Медведев, «зверь в квадрате».
- За научный коммунизм, – соврал я.
- Бляха, у меня тоже хвост, – забеспокоился Лёва, - ну, на кой он нам нужен? Да ещё и «научный». Лучше бы цыганочку из табора этого барона сеансов пять порисовать. Видал, какой у него будулай? Сила! С таким правилом и без научного коммунизма в «светлое будущее» въехать можно».
Я обошёл мастерскую, посмотрел работы товарищей. Преподаватель помахал рукой: «Давай, давай за работу!»
Я кивнул, наладил в уголочке этюдник и канул в работу.